«люди теряли разум от голода»: блокадники вспоминают, как ленинград дожил до освобождения

«Немцы постоянно бомбили. Дети ли, взрослые ли, баржи с продуктами… Они бомбили ПОСТОЯННО»

Фото из личного архива

В первый же день блокады немцы уничтожили все продовольственные склады в городе. В Ленинграде начался страшный голод. 125 граммов хлеба – порой это все, что можно было съесть за день в холодном, обстреливаемом с воздуха городе. Чтобы выжить, люди ели все – траву, землю, варили кожаные ремни и плитки столярного клея из рыбьей чешуи. В городе не осталось ни птиц, ни кошек, ни собак, а превратившиеся в живые скелеты люди умирали прямо на улице.

Осенью 1941 года для спасения жителей блокадного Ленинграда было принято решение проложить по дну Ладожского озера автомобильную дорогу.

Дорогу прокладывали по принципу наименьших глубин – где вода промерзнет быстрее и лед будет надежнее.

ТАСС/Мазелев Рафаил

21 ноября по Дороге жизни – а именно так ленинградцы называли трассу через Ладожское озеро, поскольку это был единственный путь, позволивший поддерживать связь с Большой землей – в прибрежный поселок Осиновец пришел первый конно-транспортный батальон, который привез в город 63 тонны муки. Трасса протяженностью более 30 километров проходила от мыса Осиновец, через острова Зеленцы, с разветвлением на села Кобона и Лаврово. А 22 ноября движение по трассе начали легендарные «полуторки». Колонна из 60 автомобилей со стороны блокадного Ленинграда впервые пересекла по льду Ладожское озеро. На следующий день они вернулись в город с продовольствием.

Позднее на Ладожском озере появились посты техпомощи, пункты обогрева и питания, регулировщики и указатели. Фашисты постоянно обстреливали Дорогу жизни, поэтому водители снимали двери, чтобы в случае, если машина провалится, можно было тут же выпрыгнуть.

Фото из личного архива

«В пригороде практически сразу начался страшный голод»

Из воспоминаний Галины Николаевны Мерзико: «Мне исполнилось шесть лет накануне войны, 21 июня. В те времена детские сады вывозили за город на дачи. Помню, как нас с Валюшкой (сестрой) и другими детьми воспитатели рассаживали по вагонам, чтобы срочно отправить обратно в Ленинград. Везли ночью, и все уже понимали, что началась война: стоял грохот, доносились сирены. В предпоследний вагон нашего состава попала бомба. Когда, наконец, поезд прибыл на ленинградский перрон, мама сгребла нас в охапку и скорее отвезла домой.

Мама круглосуточно работала на заводе. Поэтому привезла свою 12-летнюю сестру, которую тоже звали Валя, чтобы смотреть за тремя детьми и отоваривать хлебные карточки. Потом свою маму с грудным братом Геночкой. В пригороде никаких карточек не было, и потому там практически сразу начался страшный голод. Наблюдались случаи людоедства. Однажды Валя пошла за хлебом и не вернулась. Мама подняла на поиски сотрудников на заводе, но безрезультатно. Всю оставшуюся жизни она после этого искала сестру, надеясь на чудо.

Один из снарядов однажды угодил в наш дом, и меня придавило стеной. Решили, что я погибла, приготовились хоронить, и вдруг я зашевелилась. На удивление осталась цела и невредима, только от удара по голове глаза сошлись к переносице. Потом один глаз выправился, а второй так и остался незрячим. Нас с Невского проспекта переселили на окраину города. Мама уже не могла ездить на завод: транспорт не ходил, а пешком не дойти. Она устроилась в воинскую часть. После работы вместе с другими женщинами ходила собирать лебеду. Иногда им выдавали сушеную картошку, зато воды было вдоволь, не знаю, где мама ее брала. С тех пор осталась привычка пить много воды. Осенью 1942 года нас с мамой эвакуировали. Баржу отправляли ночью. Очень было страшно, вдобавок пошел дождь, и всем раздали брезент накрыться. Так сумели проскочить на другой берег, где мы жили еще неделю в лесу. Вещей практически не было».

«Мама начиняла мины – была вся желтая»

Людмила Ивановна Птах, 79 лет

Я родилась в 1940 году в Ленинграде и жила там 20 лет, пережила с мамой блокаду. Когда она началась, мне был всего один год и восемь месяцев. Я болела дистрофией между второй и третьей стадией. То есть это уже та дистрофия, при которой человек просто умирал: я не говорила и не ходила.

Мама работала на военном заводе, начиняла противотанковые мины. Это очень вредное производство – она была вся желтая. После войны, в 48 лет, она начала резко терять память. Отец погиб на фронте в Эстонии в 1944 году. Блокада закончилась 27 января, и буквально через два месяца, 29 марта, его убили.

Что я помню, так это бомбежки. Бомбили по-страшному. Я до сих пор очень хорошо помню этот звук, когда летят самолеты… Но, конечно, я была в какой-то прострации, поскольку целый год я просто лежала. В 1943-м или 44-м году, когда я немножечко окрепла, меня отдали в детский сад.

«После вражеского обстрела только детские панамочки плавали по воде»

Только за первую и самую страшную зиму блокады Ленинграда по Дороге жизни эвакуировали 550 тысяч человек, переправили в Ленинград 361 тысячу тонн продуктов и медикаментов. Последний груз доставили 24 апреля 1942 года – 60 тонн репчатого лука.

Последних эвакуировали ремесленников. «Ремесленники (учащиеся ремесленных училищ Ленинграда) были в черной форме, они почти все не доезжали до нашей станции, и была просто гора мальчиков в черных шинелях. Моя бабушка жила чуть-чуть в лесочек, в стороне, то есть дом ее был за сараями жилых домов. И за этими сараями также лежали покойники. У бабушки жили моряки с Ладожского озера. И надо сказать, все нами воспринималось, как должное, они даже шутили между собой: «Смотри, смотри, вон там покойники, тебе одна машет». Когда я ходила к бабушке по железной дороге, то там долго лежала женщина с младенцем на руках в розовой пеленочке. Увозили покойников на поле, туда, где три кучи, а одиночки лежали и никто их не увозил», – вспоминает блокадница Галина Леопольдовна.

«Смертное время» – так, по свидетельству писателя Виталия Бианки, называли ленинградцы зиму 1941-1942 годов. Голод, морозы до -35, болезни. Застывшие на рельсах трамваи, которые были единственным видом городского транспорта в блокадном Ленинграде, стали символом того, что жизнь будто остановилась. За все время блокады города ленинградские трамваи останавливались лишь однажды – с 8 декабря 1941 года до 15 апреля 1942 года. Но на самом деле, город жил.

Фото из личного архива

«Девочки обходили дома: искали, где остались живые»

Было, конечно, очень голодно. Но в детском саду нас кормили. Может, кто-то помнит еще, был такой суп – хряпа. Это щи из какой-то травы, зеленые и горьковатые – отвратная совершенно еда! Но нас заставляли ее съесть, потому что все-таки какие-то витамины. Каждый день нам давали настой хвои – это тоже были витамины. Чтобы этот настой сделать, женщины собирали хвою, ветки. Понимаете, вот в чем героизм города! Защитники – само собой, они герои, но я говорю и о простых жителях.

Девочки, которые ходили по домам – их самих ветром качало. Лифтов не было, они ходили пешком, подъезд за подъездом, этаж за этажом: обходили все квартиры – искали, где остались живые. Бывало так, что все взрослые умерли, остался маленький ребенок. Если бы они не пришли, ребенок бы тоже умер.

Я тоже чудом выжила. Как потом оказалось, у меня была очень тяжелая пневмония – поднялась высокая температура. И меня завхоз нашего детского садика взгромоздила к себе на спину и отнесла в больницу. Это не входило в ее обязанности, и я не знаю, откуда у нее силы взялись! Три месяца меня в больнице выхаживали. Там было больше раненых, чем детей. В больнице с нами, школьниками, занимались учителя, там была библиотека, был хор.

Я была сирота – у меня вообще никого не было, и одна медсестра на день рождения мне принесла в подарок куклу. Причем, не какую-то поношенную, а совершенно новую куклу – видимо, она ее купила специально для меня. Вот такие были люди…

Поэтому, несмотря на голод, на потери и на то, что было жутко страшно, когда бомбили, у меня есть и хорошие, светлые воспоминания. Мне всю жизнь везло на хороших людей. И потом, знаете, что я вам еще скажу: никто не думал о том, что мы не победим. По крайней мере, дети.

«Немецкий летчик летел так низко, я видела его лицо, думаю, лишь бы по пяткам не стрелял»

«От голода в блокаду умер мой отец, Василий Степанович, ему было 49 лет, и братишка Женя, ему было 14. Я сама везла их на саночках в братскую могилу», – рассказывала Антонина Васильевна Смирнова (Куделина). Ее не стало в марте 2015 года. Воспоминаниями Антонины Васильевны с «МИР 24» поделилась ее дочь – Назаренко Галина Евгеньевна.

Фото из личного архива

Когда началась война, Антонине Васильевне было 19.

Лето 1941 года. Германия уже второй год ведет войну. Используя тактику блицкрига, молниеносной войны, войсками вермахта была оккупирована практически вся Европа. Следующей их целью был Советский Союз. Чуть больше 70 дней потребовалось германской армии, чтобы пройти Прибалтику и приблизиться ко второму по значимости городу России – Ленинграду. Гитлер был уверен, что такой огромный город не выдержит осады.

ТАСС

8 сентября 1941 года, когда немецкие войска захватили город Шлиссельбург и взяли под контроль исток Невы, тем самым окончательно блокировав Ленинград с суши, связь города с большой землей прервалась. Гитлер планировал не просто захватить город, но и стереть с лица земли все его население.

Фото из личного архива

Началась блокада Ленинграда, которая продолжалась 872 дня. Эта осада стала одной из самых страшных и смертоносных в истории человечества. Каждый день на город сыпались бомбы и снаряды, а продовольствия не хватало. Но самой тяжелой была зима 1941-1942 годов. Суточную норму хлеба сократили до 125 граммов на человека.

«А в деревне Чистополь в Башкирии у моей мамы, Матвиенко Наталии Петровны, жила эвакуированная из блокадного Ленинграда тетя Люба с ребенком. Когда блокаду прорвали, тетя Люба уехала в Ленинград. Потом мои родители с тетей Любой долго поддерживали связь, они много раз ездили в Ленинград. Все наши дети и внуки помнят родных, которые воевали, защищали страну и одержали Победу над врагом. Когда мой сын с детьми сфотографировался на День Победы у памятника «Полуторка ЗИС – 5» в Симферополе, я написал ему: «На этой машине твой дед привез Победу!» – вспоминает Петр Васильевич Матвиенко.

Фото из личного архива

«Беженцев – не принимать»

В советской историографии подробно освещался вопрос о том, что с приближением немцев Ленинград заполонили беженцы из предместий – Петергофа, Пушкина, Стрельни. О противоположном потоке, направленном из Ленинграда в сторону немецких позиций, до поры до времени было известно немногое. Как пишет исследователь Раймонд Картье, об этом во время Нюрнбергского процесса обмолвился Альфред Йодль, начальник Штаба оперативного руководства Верховного командования Вермахта. По его словам, командующий группой армий «Север» Вильгельм фон Лееб сообщал, что потоки гражданских беженцев из осаждённого города пытаются спастись в немецких окопах. Фон Лееб пожаловался руководству, что этих людей нечем кормить, да и вообще как-то позаботиться о них невозможно.

«Фюрер тотчас отдал приказ не принимать беженцев и выталкивать их обратно на неприятельскую территорию», — отмечает Раймонд Картье.

По-видимому, речь идёт о директиве оперативного командования Вермахта о разрушении Москвы, Ленинграда и других городов Советского Союза от 7 октября 1941 года.

«Все лица, пытающиеся покинуть город в направлении наших линий, должны быть отогнаны огнём», — говорится в документе. Жестокие меры оправдывались военной необходимостью:

«Не допускается, чтобы немецкие солдаты рисковали своей жизнью для спасения русских городов от огня или чтобы они кормили население этих городов за счет средств немецкой родины».

Точное число тех, кто пытался спастись от голода, перейдя к немцам, вряд ли когда-то станет известно. Но очевидно, что это была не одна сотня человек. Например, 13 октября начальник разведотдела Вермахта вновь докладывал, что «беженцы из Ленинграда устремились к немецким позициям». В ответ опять прозвучало распоряжение применять оружие.

Как местные жители определяли людоеда или каннибала?

Однако некоторые, вероятно, лишившиеся рассудка люди, употребляли в пищу человеческое мясо вполне осознанно. Более того, некоторые не меняли своих привычек и после снятия блокады. Впрочем, что говорить об этом, если и сейчас, во времена продуктового изобилия, встречаются порой случаи каннибализма.

Согласно показаниям очевидцев и современников блокадных людоедов, эти люди, называть которых так вовсе нет желания, обладали чертами и признаками, которые явно выделяли их в серой массе едва живых от голода блокадников:

• Пар, идущий от тела. Блокадные времена были усугублены аномальными холодами, порой столбик термометра опускался значительно ниже отметки – 40 градусов, что в разы увеличило количество жертв. В холода от тела человека, изнурённого невыносимым голодом, практически не шёл пар, дыхание было едва заметным, движения – замедленными и осторожными. Всё делалось для того, чтобы сохранить драгоценное тепло, а с ним – и жизнь. От тела же каннибала шёл густой и плотный пар, который говорил о сытости, здоровье, полнокровии. Разумеется, движения людоедов были быстры и резки, ведь они не были изнурены отсутствием пищи.
• Полнота. Людоеды были если не полными, то довольно упитанными. Вероятно, некоторые из них всё же успели ощутить муки голода и поэтому наедались впрок, что отражалось на внешности. Стоит ли говорить о телосложении рядовых ленинградцев? Изнурённые, с одутловатыми лицами, отёкшими руками и ногами, больше похожие на призраков, нежели на живых людей – так выглядели все, и дети, и старики, и взрослые, голод не щадил никого.
• Лицо. Кожа тех, кто был лишён пищи, выглядела, словно пергамент – сухая, имеющая сероватый или желтоватый оттенок и невероятную бледность. Людоеды же обладали гладкими лоснящимися лицами, нездоровым ярким румянцем, который свидетельствовал не о здоровье, но о помешательстве.
• Глаза. Большинство тех, кто стал на путь каннибализма, был изначально нездоров в плане душевном. Убийства и поедание человеческой плоти в разы усугубили и без того плачевное состояние. Людоеды обладали лихорадочно блестящими глазами, говорящими о помешательстве. Порой они, не имея стеснения, откровенно выискивали очередную жертву, оценивающе разглядывая людей, прячущихся в бомбоубежищах или стоящих в бесконечных очередях за крохотной порцией хлеба, и это было особенно страшно.
• Те, кто употреблял человеческое мясо постоянно, через некоторое время обострялись черты лица. Особенно это было заметно посильно заострённому носу и чуть удлинившимся ушам.

Итак, людоеды и каннибалы – в массе своей лишённые здравого рассудка люди, вознёсшие на вершину алтаря собственную жизнь и бросавшие к его подножью жизни других. Кто из них действовал осознанно, а кто лишь следовал низменным инстинктам, не пытаясь воззвать к собственному разуму – сказать теперь невозможно. Важным и страшным остаётся лишь то, что факт каннибализма сопровождал человечества на различных этапах его истории, и блокадный Ленинград – явное тому подтверждение.

А теперь поговорим о тех, кого мы коснулись в самом начале этой статьи, а именно: о людоедах и каннибалах поневоле. Большинство тех, кого сложно назвать людьми, кто не гнушался продлевать свою жизнь, отбирая ее у других, выбрал этот путь вполне осознанно.

Но были и те, кто стал людоедом поневоле. И сейчас речь идёт о матерях, взрослых уже детях, сёстрах, братьях и жёнах, которые убийством другого даровали жизнь тем близким. Так, истории известны случаи, когда родители, пытаясь продлить жизнь одному ребёнку, отбирали её у другого. Так, стремясь избавить собственных детей от смертельных мук, матери шли на убийства. Вправе ли мы судить эти безрассудные, но в то же время оправданные поступки? Думаю, нет…

«Не увлекаться расстрелами»

Уже в первые дни войны часть судей Ленинградского горсуда были мобилизованы и оказались на фронте — но не в окопах, а в составе военных трибуналов. Но августе 1941 года, когда немцы вышли на подступы к городу, в народное ополчение добровольцами ушли и погибли в боях трое судей. Известны их фамилии — Соколов, Омелин, Лебедев.

При этом суды продолжали работать. За первые шесть месяцев войны в Ленинграде рассмотрели 9 373 уголовных дела. При этом процент оправдательных приговоров был сравнительно высок. 1 219 (9%) подсудимых были оправданы, а дела на 2 501 человек (19%) — прекращены. В военное время значительная часть нетяжких уголовных дел прекращалась в связи с призывом подсудимых на фронт.

На таком фоне куда жестче выглядит практика военных трибуналов. Так, за те же месяцы — июль-декабрь 1941 года — военные трибуналы Ленинградского фронта вынесли менее одного процента оправдательных приговоров. В первые полгода войны на Ленинградском фронте каждый месяц за трусость и дезертирство расстреливали больше 200 человек, из них половину — публично, перед строем однополчан.

Глава города Андрей Жданов неоднократно просил председателя военного трибунала Ленинградского фронта Ивана Исаенкова «не увлекаться расстрелами» (дословная цитата). Вот одно из показательных «расстрельных» дел Ленинградского военного трибунала, который стал тогда центральным элементом судебной системы города.

Во время первой попытки прорыва блокады в ноябре 1941 года командиры 80-й стрелковой дивизии Ленинградского фронта не выполнили рискованную боевую задачу, сообщив в штаб фронта, что дивизия после боёв слаба и к наступлению не готова. Часть была сформирована только летом и первоначально называлась 1-й гвардейской Ленинградской дивизией народного ополчения. Командира и комиссара дивизии арестовали и предали суду военного трибунала; фронтовой прокурор Грезов обвинил их в измене Родине и потребовал расстрела. Но трибунал пришёл к выводу, что состава измены в действиях командиров не было.

Уже после войны председатель фронтового трибунала Исаенков вспоминал: «Мы, судьи, разбирались со всеми обстоятельствами дела и нашли, что такого преступления, как измена Родине, в поступках этих людей не усматривается: были — халатность, еще что-то, но жизни их лишать не за что. Прокурор Грезов отреагировал жалобой на «либерализм» трибунала. Жданов меня вызвал и начал с разноса. Но я ему сказал: «Андрей Александрович, вы ведь сами всегда инструктировали нас: судить только в строгом соответствии с законами. По закону, в действиях этих лиц «измены Родине» нет». — «У вас есть с собою Уголовный кодекс?» — «Есть…» Полистал, показал другим: «Вы поступили правильно — в строгом соответствии с законом. И впредь поступать только так. А с ними, — добавил загадочную фразу, — мы разберемся сами…»

В итоге высшее руководство приняло решение о казни «во внесудебном порядке», прямо приказав трибуналу утвердить смертный приговор. Командующий и комиссар не выполнившей приказ дивизии — полковник Иван Фролов и полковой комиссар Иванов — были расстреляны.

Их преступление заключалась в следующем: в ночь с 27 на 28 ноября 1941 года дивизия должна была атаковать немецкие позиции во взаимодействии с лыжным отрядом морской пехоты, который по льду Ладожского озера вышел в тыл к немцам. Отрядом лыжников командовал Василий Маргелов, будущий «десантник №1», создатель ВДВ. Полк, которому не пришла на помощь злосчастная дивизия, был почти уничтожен, сам Маргелов тяжело ранен. 2 декабря 1941 его на носилках принесли в качестве свидетеля на судебное разбирательство в трибунале фронта. Спустя много лет Маргелов рассказал, как приговоренные к расстрелу комдив и комиссар просили у него прощения за гибель отряда морских пехотинцев.

Накануне блокады: что представляла собой судебная система 1930-х

Рассказ о блокадных судах начинать следует с краткого обзора довоенной судебной системы. Для нашего современника суды 1930-х — это в первую очередь «тройки» и «особые совещания», но подавляющее большинство дел — административных, гражданских и уголовных — рассматривали тогда обычные суды.

При этом по «сталинской» Конституции 1936 года судьи были выборными и избирались на пять лет — к примеру, суд Ленинградской области избирался областным Советом депутатов, а городские и районные судьи — голосованием жителей. Все судьи, пережившие Великую Отечественную войну и блокаду, были избраны в конце 1930- годов.

Сам городской суд Ленинграда был образован только в декабре 1939 года, когда его выделили из суда Ленинградской области. В январе 1941 года председателем нового суда был избран 40-летний Константин Павлович Булдаков. Биография его типична для своего времени — в начале 1930-х годов Булдаков работал мастером на производстве сыров, сметаны и масла; только в 1938 году он с отличием закончил Ленинградский юридический институт и оказался в судебной системе.

Это было обычной практикой — считалось, что судьям недостаточно профильного образования, нужен еще трудовой опыт. Естественно, продвижению новых кадров в судейский корпус способствовали и репрессии. Так, из трёх судей, возглавлявших Ленинградский областной суд в 1930-37 годах, двое были расстреляны и лишь одному «повезло» — арестованный в 1937 году, после трёх лет заключения он был оправдан, но на прежнее место работы по понятным причинам не вернулся.

Кроме того, молодежь 1930-х была фактически первым поголовно грамотным поколением в истории России: дипломированных юристов хватало только на суды высших инстанций. К началу 1941 года в районных судах Ленинграда только четверть судей имели высшее юридическое образование, почти половина — окончили лишь начальную школу.

Первый глава нового Ленинградского горсуда, обладая эталонной «пролетарской» биографией, получил техническое и юридическое образование. По воспоминаниям современников, он пользовался большим авторитетом в партийном руководстве города, что способствовало выживанию Ленинградского горсуда во время блокады.

В двойных тисках

Жёсткость немцев объяснялась ещё и тем, что им стало известно о деятельности НКВД, вербовавшего рабочих на ленинградских предприятиях для сбора разведданных в немецком тылу. Иногда задействовались даже школьники.

«С конца сентября «особые отделы» НКВД на крупных предприятиях перешли к вербовке агентов для разведывательной деятельности в тылу немецкой линии фронта и предоставления их в распоряжение Красной Армии. Предпочтительна молодёжь, которая должна вызывать на немецких полевых кухнях сострадание к себе, чтобы при этой оказии выполнять свои задания по наблюдению», — утверждалось в отчёте о положении в Ленинграде и деятельности в связи с этим эйзатцгрупп.

Участковый спросил: «Вы сможете жить в одной комнате с мертвецом?»

Из воспоминаний Нины Ивановны Ларионова: «Всю жизнь я чувствовала, что меня бережет мой ангел-хранитель. Каким-то чудом из нашего подвала не украли дрова. Нам даже помогали их пилить, и мы топили буржуйку. Кипятили воду, затем делили хлеб: маме старались оставить побольше. Крошили свои кусочки в кружки с кипятком, пили, снова заливали. До тех пор, пока хлеб полностью не растворялся.

11 февраля 1942 года. Сережа только поднес кружку ко рту и умер. Мама на него долго смотрела и молилась: «Слава Богу, отмучился сынок». Мы с Шурой его завернули в одеяло, погрузили на санки и отвезли в пункт приема трупов – огромный барак. В самом начале войны ленинградцы привозили тела умерших к воротам Смоленского кладбища и оставляли возле ограды. Потом власти запретили так делать и организовали нечто вроде моргов. В одном конце барака складывали тех, кого нашли на улице, в другом – кого привезли из квартир. «Уличные» трупы застывали чаще всего сидя. Тела грузили на машины, как дрова, до самого верха.

Фото: ТАСС. Жители Ленинграда покидают дома, разрушенные немцами, 1941 год

«Она каждый день рано-рано вставала и ходила вокруг дома с иконой»

Из воспоминаний Тамары Романовны Карповой: «Когда мужчины ушли на войну, мы остались живы только благодаря нашей крестной. Мама потом говорила: «Если бы не Клавдия, я бы закрыла глаза и уши и убежала, только чтобы вас не слышать из-за того, что вы все время плакали от голода». Мы с Юрой были терпеливые, а Люба постоянно кричала: «Дай-дай-дай-дай!». Я до сих пор помню, как ползала по грязному полу и собирала грязь, думая, что это хлеб.

Голод приводил многих людей к безумию. После одного из случаев, когда у соседей умер мужчина, его вынесли в общий коридор, и потом он пропал, мама перестала оставлять нас одних. Оказалось, что эти самые соседи начали его есть. Началось людоедство, и одна женщина даже рассказала маме, что нас, детей, тоже хотели украсть и съесть.

Помню, как над городом висели большие серые аэростаты, хорошо помню развалины, железные ежи и прожекторы. Однажды мама рассказывала, как в Ленинграде встретила двоих немцев, они шли за нами и разговаривали по-немецки. Ей пришлось подхватить нас и как можно скорее убежать, чтобы не быть убитыми.

Рядом с нашим домом стояла дальнобойная пушка, которая сбивала самолеты, поэтому всегда было шумно. Как только самолет приближался, мы прятались в угол, чтобы нас не достало осколками. Стекла выбило после первой бомбежки, вместо них была фанера. Мама вспоминала позже, что наш дом не разбомбили потому, что за нас постоянно молилась одна жительница. «Была женщина-молдаванка, она каждый день рано-рано вставала и ходила вокруг дома с иконой, все молилась, молилась. Наверное, только ее молитва и уберегла наш дом», – рассказывала мама».

«665 человек расстреляли за каннибализм»

Из воспоминаний Людмилы Ивановны Птах: «Ели все, что было: делали лепешки из лебеды и подорожника. В хлебе, который нам давали в пайках, по 125 граммов, была даже целлюлоза и всякая другая гадость. Люди ели людей – и такое было. Мама мне говорила: вечером лучше не выходить. А детей вообще нельзя было отпускать. 665 человек расстреляли за каннибализм – эта информация есть и в документах. Убивали, варили и ели. Один из наших блокадников рассказывал историю про чьего-то родственника. Его дети умирали с голоду, и вот он убил кого-то, сварил и принес им. Потом он на этой почве просто свихнулся, пошел и сдался.

Люди теряли разум от голода и дистрофии. Ничего не было в голове, кроме того, чтобы что-то съесть, а есть было нечего. В 1942 году хоронили тысячу человек в день. Тысячу – в день! Можете себе представить, сколько людей погибло… Как пишут в разных источниках, до блокады в Ленинграде было 3 миллиона 200 тысяч человек, а когда блокада кончилась – 700 тысяч…

Но я хочу сказать, что люди были сплочены и в большинстве своем тогда были добрее друг к другу, заботились друг о друге, старались беречь детей. А в послевоенное время я не помню даже скандалов, хотя мы жили в коммуналке. Никто не ссорился, на праздники мы собирались все вместе, дети дружили друг с другом».

Фото: ТАСС. Доставка грузов в осажденный Ленинград по льду Ладожского озера во время Великой Отечественной войны. 25 января 1943 года